Семь ночей поэта...
Как много писатели отнимают у своих персонажей...Они надляют их каким-нибудь характером... жизнью... А потом, в один момент перечеркивают все! Так делают все...
Так поступил и Виктор Гюго в своем нетленном «Соборе Парижской Богоматери». Он отнял у Грегуара — храбрость. Не то, чтобы я настаивала на бравом парне, но певец ночных улиц не мог быть таким … бесхребетным что ли. Он отнял у Клодо Фролло — все! Нет, я не ошиблась! Он жестоко превратил его из милого умного мальчика в похотливое чудовище... Беспощадно развеяв острый ум цветными юбками, подменил чувство сострадания жалким расчетом... Да ладно! А у Квазимодо он отнял жизнь! И я не имею в виду его уродство, глухоту... Гюго решил, что собачья преданность настолько ничтожна и продается за глоток воды. Все годы взращивания, охраны и учебы за глоток воды...
Я не согласна с такой несправедливостью и поэтому решила переписать немного историю...
читать дальше
Ночной разговор.
Таинственные тени, души, имена
Им только истина и дорога
Своим лишь музам вознесут мольбы
Чтобы узнать все таинства судьбы
Им только истина и дорога
Своим лишь музам вознесут мольбы
Чтобы узнать все таинства судьбы
Ночь бездомной шавкой пыталась проскочить в собор, чтобы укрыться от холода и зла, царивших на парижских улицах. А под сводами в изысканном готическом стиле было тепло...
Тусклый свет свечей робко рисовал очертания силуэтов двух мужчин, которые вели неспешный разговор. Не под таинством исповеди, а простой разговор.
- Грегуар, ты слышал вечерний звон колоколов? А на заре?
- Их слышал весь Париж, - последовал немного удивленный ответ священнику.
- Нет. Ты не понимаешь. Ты слышишь, как звонит Квазимодо?
- Ему нет равных, - произнес король улиц, - и это может повторить любой... - а затем в сторону добавил, - Кто сможет отринуть мысль о дьяволе...
- Ты разочаровываешь меня, поэт, - Фролло немного сгорбился, как будто тяжелый груз лежал на его плечах, - Ты дитя Науки, но слеп. Ты дитя Муз, но глух.
- Так поясни...
- Я нашел его среди грязи и смрада. Его тщетно пытался обогреть ветер, его пыталась приласкать ночь, но я им помешал. Выхаживал больного малыша, которого обрекли на смерть лишь за уродство. Пусть он горбат, нелеп и неказист, но он не выродок! Не видел белый свет причины, чтоб он жил. А я подумал, что он мил... Кормил, поил, ухаживал, как мог... Он вырос всем назло! И вот оглох мой Бог, от звона колокольного его.
- К лицу ль служителю церкви хулить всевышнего?
- То не хула, а крик! - Пьер заметил, как у архидьякона побелели костяшки пальцев на вцепившихся в подлокотники кресла руках, - Чтоб ты услышал, что не могу облечь я во слова... Да, он калека, но трепетное сердце пишет песни. Он как цветок, что в поле где-то, потерянный... простой... Но стоит окропить его росой, и он воспрянет алым цветом, чтобы затмить весь мир своею красотой. И я прошу тебя услышать, то что подвластно только мне. Я умоляю, дай ты жизнь тем песням, что зарождаются в больной душе...
Выходя и Нотр Дама Грегуар как будто спрашивал у звездного неба... Нет! Он обращался к нему, желая услышать то, на что ответов нет...
- Я удивлен. Какая страсть в речах священника пылает, когда он говорит о нем. Как Квазимодо воспевает, как восхищен он звонарем... Зачем ему мои слова? Зачем мой дар поэта? Когда на улицах Парижа тьма, а на душе Фролло кривой уж лучик света...
О чем поют колокола на заре?
Печаль на сердце залегла
И отразилась тенью на лице
Священником владеет уж тоска
Но вот заветный стук из вне...
И отразилась тенью на лице
Священником владеет уж тоска
Но вот заветный стук из вне...
Снова ночь завладела Парижем, и снова разговор тихий... таинственный...
- Ты озадачил меня, Фролло. - Грегуар устало сел на пол у стены, - Его музыку сложно понять, его песни невозможно записать... Но сегодня я все-таки спою тебе...
- Ты смог? - взволнованный голос сорвался.
- Да ты услышишь таинство его, которое горгульи только знают. Спою Заутреннею о Фролло и свете, что нам солнце дарит...
Насыщенный глубокий голос обволакивал каменные стены комнаты...
Заговорили колокола, в час предрассветный шепчутся они,
Готовя свои звонки голоса для мира счастья и любви.
Они прозреют на заре, как ангелы иль малыши
И запоют нам в тишине, застынув льдинками в дали.
А солнце расправляет уж лучи, вальяжно обагряя небеса
Скулят тихонечко в тиши... От пенья детского уж катится слеза.
Она по жизни без семьи. Она тот страх, что сковывает тело
Она как Бог без Сатаны... Она мне душу рвет умело
Лишь утром понимаю я, пусть знание дается нелегко
Как милосердная судьба послала мне его - Фролло
Когда бы оборвался мой клубок, крученой нити злого рода.
Он приструнил несчастий рок, нависший над главой урода.
Но солнце дарит все равно, сквозь тучи озаряя небеса
Нам свет, бескрайнее тепло... И вот уж радости слеза.
Она семьи благословенье. Она тот смех — души прозренье.
Она как детское смятенье... Она согреет нас веденьем.
- Он вроде плачет о себе, своей судьбе... «Калека!» «Дьявол!» - говорят, но все то ложь! И просветлел бы ад, уж если б он туда попал... - архидьякон закрыл глаза, пытаясь усмирить внезапный гнев, - О, Грегуар, ты понял все как есть, ты смог сорвать ту звездочку с небес, которую лелеял я так долго, пусть люди говорили, что без толку...
На этом откровения священника закончились на сегодня, он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
- Я завтра загляну к тебе, Фролло, - еле слышно произнес Пьер, открывая дверь кельи, и снова полились слова Певца ночных улиц обращенные к медному диску, - Вот приоткрыл я душу одного, но это лишь начало... Вот увидишь! Открою всем глаза!.. Ты слышишь?! Луна...
Колокола в полдень...
И вновь печален архидьякон,
И вновь тревога бушевала в нем,
Он ждал, как приговора, новый сон,
Всю жизнь поставивший на кон...
И вновь тревога бушевала в нем,
Он ждал, как приговора, новый сон,
Всю жизнь поставивший на кон...
Под покровом «черного плаща уличной девицы», как любил говорить, Грегуар проскользнул в собор. Он подымался по высоким ступенькам в комнату священника, только для того, чтобы открыть новую тайну воспитанника Клода...
- На плечи ты мои вознес уж непомерный крест, - произнес поэт, занимая полюбившееся место в углу, с удовольствием отмечая, что Фролло застелил пол своим одеялом, - Ты посадил во мне цветок небес, который обличаю я в слова, чтобы о нем узнала вся земля...
- Мне до земли и дела нет, - резко отмахнулся архидьякон, присаживаясь в кресло, - Я знаю все про горбуна, какой пылает в сердце свет... Но я хочу услышать от тебя, о чем молчит он... плачет по ночам... О чем поют колокола, склоняя перед ним главу? Что шепчет ветер по утрам, приникнув к искривленному плечу?
- Таких речей не слышал никогда, - в который раз Пьер подивился горячности служителя церкви, - Но есть награда для тебя. Я разобрал, что в полдень он кричал, пусть колокол и за него вещал...
И не дожидаясь новой почти гневной... Хотя... Нет, больше холодной тирады, он запел:
Пришла пора, когда я прячусь в тень, скрываясь от насмешек и упреков.
Когда мой лик пугает день, бросая в страх всех школяров с уроков.
Торговки в след кричат мне «Дьявол», и «Бесом» нарекли меня
«Чудовищем» считает мавр, швыряя камнем не шутя.
Я ненавижу шум толпы, противна мне вся эта злоба!
Я не такой как все они... За что влаку я жизнь урода?
В немом покорстве я стерпел тычки все, боль и ненависти шквал.
Вот только я спросить не смел... За что же Бог меня ты наказал?
О нет! Что говорю я? Замолчи! Благодарить судьбу я должен!
Ведь Бог послал мне ангела в ночи, который как собор надежен!
Он подарил мне знания, свободу! Он научил меня читать!
Он укрывал меня в невзгоду! Он заменил изгою мать!
Но я скрываюсь от толпы. В стенах я заточен невольно!
Пусть все свободны и вольны, но мне и этого довольно!
Дитя, что не согрет у очага, с душой закрытой от людей...
И я звоню в колокола, чтоб возвестить всех: «Новый день!»
Как только песнь закончилась, воцарилась тяжелая тишина. Грегуар тщетно пытался понять, что на сердце у священника, сидевшего в глубокой задумчивости.
- Пожалуй, я пойду, - произнес певец, почувствовав непреодолимое желание поболтать со своей «бледноликой любимицей» бродившей в одиночестве по темным небесам.
Архидьякон ничего не ответил, он как будто и не услышал сказанного, он был погружен в себя, он что-то искал в себе, что-то незаметное и неизведанное...
- Луна... Что хочет от меня Фролло? Не посвящает в таинство свое, но в тоже время требует ответа. Я вижу, что на нем печать навета, которая не трогает его... Волнует каменную душу Квазимодо... Так почему мне неспокойно?... Луна...
Колокола поют и днем...
Что скрывается под маской?
Что скрывается во тьме?
Не грозят тебе ль оглаской,
Разговоры в тишине...
Что скрывается во тьме?
Не грозят тебе ль оглаской,
Разговоры в тишине...
И четвертый вечер Грегуар решил провести в довольно странной компании... Он вспоминал, как бегал по собору в ту пору, когда священник обучал его грамоте и разным наукам. Как он содрогался от страха, стоило его учителю направить в его сторону холодный взгляд... А что он слышал за спиной? «Бедный мальчик... Попался в лапы к колдуну! Зачем он понадобился чернокнижнику? Он продаст его Дьяволу!» Тогда эти разговоры вызывали лишь смех... Когда появился Квазимодо, сплетни уже не казались такими бредовыми... А сейчас?
Открыв дверь в келью, Поэт заметил, как Клодо что-то спрятал под подушкой, но горящие ледяным спокойствием глаза моментально пресекли все расспросы...
- Я пришел слишком рано, но это лишь от того, что дневная песнь горбуна достойна восхищения, - как бы оправдывался Пьер.
- Проходи, - вот и все, что ответил величественный человек.
Грегуар заметил, что в комнате ничего не изменилось с прошлого визита, как будто он только что из нее вышел на пару минут.
Какое-то время оба хранили священное молчание... И вот Певец Ночных Улиц дал волю словам и неповторимому голосу...
Забыв о страхе пред людьми, я направляюсь прямо к вам.
Склонившие свои гордые главы, Вы внемлите моим речам.
Коснувшись лишь литого язычка, как радость наполняет душу
Я поцелуи чувствую... Слегка... толкнув, я выпущу наружу
Ту птицу, что таится в вышине, что распевает соловьиной трелью
Иль золотую рыбку в глубине, что от сетей уходит мелью
А может нежности цветок, что расцветает по весне
Но не озлобленный росток с шипами длинными... По мне
Похожим он на Вас быть должен, и формы идеальные вобрать
Основа звука Вами уж заложен, а дальше самому решать...
Я верю, что взойдет под Ваши песни, прям пред собором сей цветок
Фроло же скажет: «Нет чудесней. Тебе на счастье дарит Бог!»
Песнь закончилась, а священник продолжал молчать.
- Скажи хоть слово! - не выдержал Грегуар.
- А что ты хочешь услышать? - холодно спросил архидьякон, но в его глазах горел неистовый огонь.
Пьер понял — ему пора уходить...
- Луна! Не понимаю я его! Быть может, требую я много? Дай мне ответ: понравилось иль нет? А он молчит и хмурится... Дай мне совет... Луна!
Вечерний звон колоколов...
В душе поселится тревога,
Но ноги все ж несут туда,
Где нет запретов и упрека,
Лишь взгляд, что смотрит в никуда.
Но ноги все ж несут туда,
Где нет запретов и упрека,
Лишь взгляд, что смотрит в никуда.
С каждым шагом сердце певца замирало. Он не был готов к холоду в глазах священнослужителя, да и никогда не будет... К этому величественному взгляду нельзя привыкнуть! То он подбадривает неуверенных в себе людей, а то в считанные секунды сбивает спесь с зарвавшихся особ.
«Я не хочу идти в его келью, но ноги ведут именно туда. Он явно сидит обремененный какими-то думами... печальный... отстраненный. А своим приходом я нарушу это уединение и тогда...»
Мысли Грегуара безжалостно прервал скрип открываемой двери... На пороге стоял архидьякон, весь вид которого наталкивал на … «Неприступен, как сам... Бог!»
- И долго ты еще будешь стоять на пороге? - он говорил почти ласково... Но только почти.
- Я решил, что эту песню нужно слушать под звон колоколов, - как бы в оправдание за ранний визит произнес Пьер, - Чтобы ты оценил...
Он совсем стушевался и замолчал. А Клодо задумчиво посмотрев на вечернего гостя, чуть отошел в сторону.
- Входи...
Минут пять, не меньше, они провели в тишине. Каждый из них молчал о своем и на своем месте... Но с первым ударом серебряного язычка о литые стенки, Грегуар разомкнул уста:
А сумерки крадутся к поднебесью, и застилают голубой ковер.
Они как робкий голос дивной песнью, врата нам открывают на простор.
Звенят и подпевают ангелы земные, что наполняют трелью колокола.
Они даруют звуки расписные, чтоб наполнялась радостью душа.
Забудутся обиды и невзгоды, забудется великая вражда.
На улицы я выйду в непогоду и отразится пламенем тропа.
По ней бредут не видя след... По ней шагают много лет
Убогие, калеки, любимцы бед, но мне и там дороги нет!
Лишь в сумерках нашел я... в тишине! Он не боится демонического лика...
Того, кто счастье дарит мне! Вот только... почему глава поникла?
Глаза наполнены печалью и тоской, а на плечах тяжелый воз...
И впредь, утерянный покой... он жертвой в небеса свои вознес
И снова напряженные минуты тишины не хотели покидать комнату.
- Фролло? - тихо позвал Пьер бывшего учителя.
- Да, Грегуар, - ответил архидьякон, витая мыслями где-то очень далеко.
По его лицу невозможно было хоть что-то понять. Он словно застыл в одном мгновении от старости. И певец, понимая, что им обоим есть пища для размышлений, поднялся с одеяла. Вроде бы уже взялся за ручку двери, как обернулся...
- Остались лишь ночные колокола...
- Приходи к их бою, - дал разрешение Клодо на не произнесенный вопрос.
Сделав шаг на свежий воздух, Грегуар подставил лицо прохладному ветерочку. Его печальный взгляд был устремлен к серебряному диску...
- Луна... Как хорошо, что ты заговорила... Зачем играла? Зачем же так шутила? Теперь я понял смысл слов Фролло! А без него на свете нет и Квазимодо! Как хорошо, что ты заговорила... Луна...
А вот и полночь...
Сегодня ночью не уснуть
В черном шелке небеса
Сегодня завершит свой путь
Дитя порока и длительного горя.
В черном шелке небеса
Сегодня завершит свой путь
Дитя порока и длительного горя.
Грегуар наслаждался ночным городом. Ему нравилось наблюдать как он засыпает кутаясь в тревожный морок грез. И залюбовавшись Парижем он потерял счет времени...
Чтобы успеть ровно в полночь в заветную келью, Пьеру пришлось бежать со всех ног...
- Подожди еще немного, - шептал он взлетая по крутой лестнице, - Я уже почти...
- Успел, - архидьякон мягко улыбнулся, вопреки ожиданиям поэта.
Тот уже приготовился выслушивать едкие комментарии, заставившие похолодеть душу. Но вместо этого, приглашающий жест и тонкое одеяло в углу...
- Почему?..
- Тише... Вот сейчас...
Удивление засветилось в глазах. Грегуар никак не мог понять, откуда священнику становится известно, когда зазвонят колокола, когда Квазимодо дернет за веревки и канаты, чтобы они покорно закивали в ответ, даруя чарующую музыку. Это незнание смущало и навивало черные мысли о проданной душе Дьяволу.
Но отогнав от себя смутные сомнения, он запел:
О Нотр Дам поверь: я не хотел! Прости заблудшее во тьме дитя!
Я мраком укрываю каждый день, А совесть уверяю, что любя!
Казаться ангелом хочу, Хотя по сути сущий Дьявол!
Быть может люди правы? Я молчу... Со стороны видней лукавый...
И лишь в ночи живу спокойно, Никто не видит моего лица.
Я демон, что прикрыт иконой, Вот только плачется душа.
Зачем узрел я этот мир? Зачем когда-то отворил глаза?
Зачем попал под этот пир? Где жизни ключ не смог затмить меня!
И почему не повернул Судьбы лихое колесо? Быть может духу не хватило?
Чтоб в спять вдруг завертелося оно! Крутилось бы назад Светило!
Чтоб не рождались на земле, Уродством потешая благородных.
Те, чья красота во тьме, А лик гримас наполнен злобных.
Я не творенье Господа! Увы... Не благословленный дланью света!
Я порожденье отвратительное тьмы! Какого жду тогда ответа?
Что он нашел во мне - уроде? И почему он ни такой как все?
Я открываюсь при невзгоде, А он лишь улыбается: «Тебе...»
Снова краска смущения залила ланиты поэта. Он не знал как оправдаться, ведь последние строки... Только пропев их, Пьер понял всю абсурдность слов... Тогда откуда эта уверенность, что ему верно удалось расшифровать голоса колоколов?
- Он каждую неделю меняет мелодии, - задумчиво проговорил Клодо, жестоко выдергивая Грегуара из раздумий, - Но это не может изменить его настроения... его стихов...
- Почему ты обратился ко мне, Фролло? - наконец не выдержал ночной певец, - Коль знаешь все, что касается его, то почему заставил мучится меня?
Произнеся столь пылкаю речь, Пьер испугался. На него смотрела сама Печаль...
- Я хотел поделиться его талантом, - просто ответил архидьякон.
Он не собирался ничего разъяснять. Постигнув все учения жизни сам, он оставлял точно такое же право и за окружающими. В каком-то роде, это и создавало его величие над горожанами. За это его и ненавидели!
Особенная Заутренняя.
Любой сумеет рассказать,
Словами оглушая день.
А кто сумеет промолчать,
Но чтобы ясной стала тень?
Словами оглушая день.
А кто сумеет промолчать,
Но чтобы ясной стала тень?
Грегуар не смог сомкнуть глаза. Он все время думал, мысленно возвращаясь в ту комнату, где с поникшей головой сидел архидьякон. Из головы все никак не шла его последняя фраза.
- Почему он так сказал? Разве он не верит в людей настолько, что уверен... Хотя, наверное Фролло прав, никто кроме меня не понимает горбуна. Да и я никогда не вслушивался в звон колоколов собора, пока мое внимание не ткнули, как котенка... Квазимодо играет свои песни каждый день каждый час, но все настолько огрубели, что не слышат детского крика. Его перезвон вызывает лишь раздражение... И сейчас...
Подошел момент, когда звонарь должен был подняться к своим литым любимцам. И Пьер поймал себя на мысли, что он ждет этого момента с нетерпением. Но...
Колокола запели на удивление плавно и протяжно...
- Это не...
Грегуар вскочил с нагретой ступеньки, на которой он прилег переночевать, и рванул к Собору Парижской Богоматери. Уголки губ певца сами собой поползли в верх, создавая на красивом лице печальную улыбку.
- Это, действительно, ты, Фроло. Не выдержал страданий своего воспитанника?
Высокая статная фигура священника, чернела на колокольне. Он не дергал за веревки, а как будто поглаживал их, и серебряные главы кивали ему... Отвечали тихими и мелодичными голосами...
Ребенок ты, не слышишь слов моих.
Дитя, не понимаешь взглядов.
Так выбрал я язык любви, молитв.
Лишь для тебя, что смотрит так упрямо...
Ты хочешь жить, ты должен жить.
Но души согревай у многих.
Не бойся страстно полюбить.
И не стесняйся слов убогих!
Господь не разобравшись наказал
Тебя за действия родных,
Но ты не раз доказывал,
Что лучше многих благородных.
Забудь услышанные где-то:
Изгой, мол, Бес иль Дьявол!
То происки завистливого Эго,
То языки лукавых!
И две строчки, как приговор всему миру:
Не обращай внимание на прочих! Они слепы...
Коль не дано услышать чистые молитвы...
Слова... голоса как будто сами звучали в буйной голове ночного поэта. Их нельзя было заглушить или проигнорировать, от чего становилось дурно.
- Я шесть ночей провел в обществе чернокнижника и он одурманил меня своими дьявольскими речами. Шесть бесконечных песен распяли мою душу мечами. И вот он час лихого равновесия, что в откровении купаюсь весь я. Величие Ангелов Падших наблюдаю, а сам тайком скрываю... Как пропустил бедовое я чудо? Фроло и Квазимодо в никуда из неоткуда. Не суждено им счастье на земле, а в небесах повиснут на кресте. Так как урод олицетворяет жизнь земную, а отреченный гений...
Оторвавшись от созерцания колокольни, Грегуар проводил с небосклона бледнеющую подругу.
- Прощай, Луна! При подала хороший ты урок! Священник оказался не так строг, каким казался людям с виду, а горбуна уж в пору называть «забитым». И не забыть сие мне поучение... Поэт, он как глупец, весь в изречениях...
@темы: ВСЕГО ПО НЕМНОЖКУ!, Повседневная лирика, Личное, Стихи
-
-
01.09.2011 в 07:29Мне знакомо это чувство - когда хочется, чтоб у любимых героев все сложилось иначе... Но часто не авторы выбирают участь героев, а сами герои,а автор только записывает...
Но твоя интерпретация мне очень по душе) А слог... Напомнил мне Шекспира. очень здорово!)
-
-
21.11.2011 в 13:16Но часто не авторы выбирают участь героев, а сами герои
Как же Вы правы. Я иной раз пытаюсь что-либо навязать своим героям, а они... неблагодарные... Фигу покажут и все по своему городят... Но именно за это я их и ценю...
-
-
22.11.2011 в 17:29-
-
23.11.2011 в 22:40